Пальто

[zivers]

   А однажды на Федю с ножом бросился еврей. Но еврей был свой, знакомый с детства, звали его Фима. На тесной кухне два на три Фима хвастал вынутым из дедовского сундука военным немецким пальто. Дед у Фимы был каким-то важным начальником, то ли коммендантом города, то ли начальником хранилища и у Фимы бывало много чего интересного.
  
   Старые и редкие вещицы Фима, как настоящий еврей, очень любил и ценил. Но вот пальто Федя видел впервые и был удивлён, наблюдая как Фима вертится перед треснутым зеркалом на дверце дубового гардероба, приглаживая потрепанные складки и как оно ему нравится. На вопрос Фимы, хорошо ли ему в нем, Федя проcтодушно ответил, что это ведь немецкое пальто.
— Никакое оно не немецкое! — заявил Фима и спорить с ним не хотелось.
— Скорее всего австрийское, — ощупывая себя и пальто, сказал он тоном знатока. — Да, австрийское! Это, между прочим, большая разница!

   Федя и не думал спорить. Тогда Фима сел ближе к столу и залихватски запахнул пальто, обняв себя за тощие бока. На тесной кухне они выпили по сто пятьдесят водки и немного поговорили. Потом Фима бочком выбежал в комнату смотреть на себя в пальто. Федя снова не возражал, задумавшись о поэзии и почему-то об Игоре Северянине. Феде всегда казалось, что русские декаденты и символисты Серебрянного Века очень многое взяли от поэта и развратника Джона Уилмота, графа Рочестера, того самого графа, что умер от сифилиса в нищете.
   Сидя думалось как-то неловко и Федор встал. Он поставил на плиту сковороду, полил на нее из обмасленной бутылки и разбил последние три яйца. И снова стал думать о развратном Джоне Уилтморе, а из русских поэтов теперь для сравнения Федя выбрал Блока.
   Шум за спиной сбил ход его мысли. Федя обернулся. С криком "такие как ты, моих деда с бабкой фугасами запытали" Фима прыгнул на него, выставив перед собой нож.
Федор посмотрел на него равнодушно, усталым движением выбил нож и отвернулся дожаривать яичницу. Фима выбежал из кухни и заплакал от такого позора и унижения.
— Лучше бы ты меня убил! Убил! Или... ударил! — кричал он из комнаты и крик его рвал барабанные перепонки.
Федя дожарил ужин, позвал Фиму и они вдвоем снова выпили, теперь уже по сто водки и съели яичницу и соленый огурец, разделив его на двоих.

   Через год Фима умер. Зима была суровая, он сильно напился и не дойдя нескольких метров, заснул на скамейке возле своего подъезда. Так на ней и замерз, запахнувшись в старое армейское пальто.